Арктика и Антарктика глазами океанолога ЦМИ Александра Евдокимова

Специалист Центра морских исследований МГУ Александр ЕВДОКИМОВ, всего три недели назад вернувшийся «из полей», рассказал, каково это – уже далеко не в первый раз уезжать в Арктику и Антарктику, чем одна экспедиция отличается от другой и почему из Северной столицы он перебрался в Москву, о чем ни капельки теперь не жалеет.

«В Центре морских исследований МГУ я работаю совсем недавно как специалист-гидролог, – начинает свой рассказ Александр. – Гидрология – это наука о воде, о ее разных агрегатных состояниях…Вообще-то, по образованию я гидролог суши – исследователь, изучающий поверхностные воды Земли: реки, озёра, водохранилища, болота и ледники. Четыре года назад я окончил Санкт-Петербургский университет. Кстати, наша кафедра гидрологии суши была основана еще в 1918 году и является первой в России среди подобных. В то время, как и сегодня, она входила в состав Географического факультета. После окончания учебы я стал работать в Лаборатории полярных и морских исследований имени Отто Шмидта Арктического и антарктического научно-исследовательского института (ААНИИ) Санкт-Петербурга. Для сообщества ученых я был своеобразным «поставщиком информации» из экспедиций. Добытые мной данные потом использовались в их работе и применялась для написания научных трудов и публикаций. Меня все устраивало: уехал «в поле» – передал информацию – получил за работу деньги – и свободен. Когда ты себя уже зарекомендовал, люди сами начинают обращаться с предложениями, а ты самостоятельно решаешь, куда тебе ехать, а куда – нет.

В Центр морских исследований МГУ я пришел по приглашению его исполнительного директора Николая Шабалина, с которым мы познакомились в одной из экспедиций в августе прошлого года. Центр стал тем самым местом, где мне захотелось «осесть» надолго. До этого момента вся моя трудовая книжка была испещрена записями из серии «принят–уволен по окончанию работ». И таких записей можно насчитать почти два десятка. Теперь же я хочу, чтобы появилась единственная запись – «принят». И точка.

В ЦМИ я пришел работать океанологом, так что теперь занимаюсь не реками, а морями. Переезд из Северной столицы в Москву меня нисколько не смущал. Большая удача оказаться в центре при МГУ. Единственным условием, а, точнее, просьбой, с моей стороны, было дождаться моего возвращения из предстоящей Арктической экспедиции. 13 марта я вернулся из рейса, а 20-го, закрыв все дела на прежнем месте, уже вышел на работу и сразу с головой окунулся в дела. Знакомые из Центра говорили, что меня здесь очень ждут, но я им не верил, пока не убедился, сколько задач в действительности предстоит решить здесь и сейчас, а то и «вчерашним днем». Надо сказать, что до последнего момента я вообще не представлял, каково это сидеть, как большинство людей, в кабинете, получать каждые два часа новые задачи, отвечать на массу звонков, торопиться в связи с дедлайном… Но, как мне кажется, за это время я вполне освоился, тем более, что мне здесь все нравится. Есть перспективы, интересные задачи, увлекательные задания, возможности для творческого развития, прекрасный коллектив. Кстати, в поездках тоже говорят, что важнее всего – это отношения с начальством, которое должно мотивировать своим примером, и с поваром. Раньше слово «офис» вызывало необъяснимый страх, может, поэтому и рвался «в поля». Неоднократно бывал в различных рейсах и экспедициях, где мы, как я уже говорил, добывали данные для науки или конкретных организаций. Работы велись и ведутся как в береговой зоне, так и в открытых морях с пароходов и маломерных судов…

За эти годы я успел побывать в абсолютно разных поездках: как кратковременных, так и продолжительных. Трижды мне довелось работать в Антарктиде в рамках Российской Антарктической Экспедиции: в 2014-м, 2015-м и в 2016 годах. 62-я Арктическая экспедиция закончилась три недели назад, она длилась четыре месяца: из них на станции я пробыл лишь 1,5 месяца, остальное время заняла дорога. Антарктические экспедиции делятся на два типа: сезонные и годовые. Тех, кто уходит в годовые экспедиции, называют «зимовщиками». Попросту говоря, это люди, которые в течение полутора лет неотлучно обеспечивают работу станций; ученые же приезжают в сезон за определенными измерениями.

Каждый год в ноябре из Петербурга уходит пароход «Академик Федоров». На его борту – ученые, инженеры и работники других специальностей. Сперва они месяц добираются до Южной Африки, а потом еще две недели до полярных станций. То есть полтора месяца уходит только на путь в один конец. Конечно, до Кейптауна можно долететь на самолете, но почему-то в экспедиции чаще всего отправляются именно на судне. Сразу по прибытии начинается активная работа. Те, кто приехал на год (в среднем это около двадцати человек, включая начальника экспедиции, поваров, врачей, ученых-геофизиков, метеорологов и инженерный состав), в течение двенадцати месяцев будут сосуществовать автономно, без какой-либо помощи извне до прибытия следующего парохода и следующей смены. Постоянных российских станций в Антарктиде сейчас пять: «Беллинсгаузен», «Восток» (на леднике, в самом центре Антарктиды), «Мирный», «Прогресс» и «Новолазаревская». Все три раза я был на хорошо оборудованной и обустроенной станции «Прогресс» на берегу залива Прюдс. На других станциях по большому счету осталась инфраструктура и оборудование со времен СССР, и все, как это ни удивительно, до сих пор работает. Таких, как я, хозяева станций – «зимовщики» – называют «сезонниками» и, как мне показалось, не считают за настоящих полярников. В их представлении мы – гости, которые за пару месяцев не успевают проникнуться духом подобных экспедиций.

Что можно сказать о трудностях пребывания в экспедициях…В этих непростых условиях, где температура достигает 80 градусов ниже нуля, а давление – как в Приэльбрусье (станция «Восток» находится на высоте 3500 м над уровнем моря), поддерживать ровные отношения в коллективе не менее сложно, чем приспособиться к суровому климату. Продержаться двадцати мужчинам год единым фронтом без конфликтов, в дружественной обстановке – это на самом деле колоссальная личностная работа. Кстати, на российских станциях, в отличие от иностранных со смешанным составом, женщин нет. Хотя, думаю, они бы не сдерживали сильный пол, а наоборот, вызывали бы дополнительные стычки. Насколько я знаю, за все время Антарктических экспедиций всего пять русских женщин – сперва в Советском Союзе, а потом в России зимовали на станциях…Из последних – режиссер-документалист Ольга Стефанова. А, вот, на чилийских и австралийских станциях, где погодные условия менее суровы, живут целыми семьями. Один раз, когда я впервые высадился на станцию «Беллинсгаузен» и еще не знал об этом, то очень удивился, увидев впереди себя людей совсем крохотного роста. Обогнав их, понял, что это чилийские дети. Был чрезвычайно обескуражен, ведь в нашем представлении Антарктида – далекое и холодное место, а для них из-за близкого местонахождения чуть ли не командировка на свою землю. Как если бы россиянина из средней полосы, отправили бы, к примеру, на Кольский полуостров.

Особых бытовых трудностей в экспедициях я не заметил. А, может, просто люди настолько поглощены работой, что не обращают на них внимание, ведь помимо научной ценности все исследования являются частью геополитических стратегий. Так было всегда, еще со времен Советского Союза. Каждой стране важно поддерживать свое присутствие на Южном полюсе. На это тратятся колоссальные деньги, да что и говорить, это отдельная строка в бюджете присутствующих здесь стран, включая Российскую Федерацию. Однако отмечу, что здесь действует равный для всех Договор об Антарктике, который запрещает военные действия на континенте, добычу полезных ископаемых (не путать с обнаружением и исследованием ресурсной базы), но при этом всячески поощряет свободу научных исследований и международное сотрудничество. В то время, как Арктика, напротив, играет главенствующую роль в добыче полезных ресурсов. Но ведь они не безграничны, так что исследования дополнительных ресурсных баз важно для всего человечества. И кто знает, что будет в будущем с Южным полюсом. Но пока Антарктида – это земля без границ, хотя условно и разделена на сектора (не зря ее называют «землей семи столиц»). Например, на юго-востоке материка в форме большого треугольника расположен сектор влияния Австралии, в пределах его границ она регламентирует все научные исследования других стран. То же самое происходит в «треугольниках» Аргентины и Норвегии… Это несанкционированное разделение уже продолжительное время порождает многочисленные споры…А вот представители России, США, Японии, Нидерландов, Индии и других стран подали заявления в ООН о необходимости сохранить «ничейный» статус Антарктиды.

Хоть сам континент и огромный, станции всегда стараются строить поближе друг к другу. По сути Антарктида – это ледяная шапка, но кое-где, по краям, есть полоски суши – оазисы. В пятистах метрах от станции «Прогресс», где работал я, находится построенная не так давно китайская станция «Чжуншань», а километрах в пяти-семи – индийская «Бхарати». К тому же в непосредственной близости располагаются сезонные базы австралийцев и немцев. В отличие от Арктики, в Антарктике сильно развито международное сотрудничество…Если за Арктику борются, то в Антарктике выживают, не забывая о взаимопомощи и сотрудничестве. Это происходит как на высоком уровне – здесь я имею ввиду, к примеру, Международную систему перелетов. Кстати, при полетах из Кейптауна до станции «Новолазаревская» чаще всего используются наши самолеты – ИЛ-76, а дальше уже c помощью канадских перевозчиков на маленьких самолетах Basler с лыжным шасси добираются по сети станций. Перемещение по ледяной пустыне колоссальных размеров с живыми точками обитания людей – задача непростая и требует нескольких пересадок… Но речь идет не только о таких масштабных моментах, взаимовыручка происходит и на самых низких уровнях…Например, китайцам с соседней станции нужно расчистить взлетную полосу, но ресурсов для этого нет; тогда они просят помощи у русских полярников, которые отправляются спасать собратьев на своих вездеходах, а взамен получают в качестве благодарности китайскую еду… Нередко помогаем вертолетами, когда, к примеру, необходимо доставить людей или груз из одной точки в другую. В Антарктиде развит первобытный «натуральный обмен» (по-современному: бартер), денег на континенте нет, да они там и не нужны. В таких условиях начинаешь ценить то, на что в Москве не обращаешь внимание, – например, пачку чистой бумаги (которая, учитывая путь из России, становится золотой) и прочие мелочи. Не менее важны нематериальные составляющие…Например, русские врачи очень ценятся представителями других стран. Если нужно вылечить зубы или, скажем, сделать небольшую операцию, то все приходят на прием к ним. И это при том, что в Китае и Индии выделяются огромные средства на освоение Антарктиды, где строятся базы с громадными научно-исследовательскими центрами, новейшей техникой и жилыми комплексами. А у нас пока такой инфраструктуры нет, но зато есть прекрасные перспективы. Сегодня Антарктида еще не привлекает столько внимания, как Арктика, но я замечаю, что в статьях и на экранах телевизоров она мелькает все чаще, хотя еще каких-то пять лет назад такого не было.

В Антарктиде время и уклад жизни совсем иные, чем в Москве или Питере: ты не думаешь о покупке еды и о других насущных вещах. За тебя все рассчитывают, каждый шаг твоей жизни расписан, решения принимаются руководством: куда ты пойдешь, что ты будешь делать, где и когда тебя высадят и через сколько месяцев отправят домой. Никаких более-менее серьезных решений, касаемо себя, ты не принимаешь. Тебя одевают, кормят, за тебя даже моют посуду. Твое дело – работать и выполнять четко поставленные задачи. По окончании экспедиции ты приезжаешь и сдаешь отчет о выполненной программе. И тут начинается самое интересное. Наступает колоссальный резонанс: в городе жизнь кипит, а там все течет в замедленном ключе, ты отвык от денежных взаимоотношений, для тебя странно даже дойти до магазина, ты не знаешь, как подступиться к бытовым проблемам, а за полгода твоего отсутствия многое изменилось. Ты смотришь на привычную ранее жизнь и не понимаешь, что происходит вокруг, а ведь нужно теперь самостоятельно принимать решения: куда ты пойдешь и что ты будешь делать. Далеко не все могут, увы, со временем войти в прежнее русло и переключиться на обычную жизнь, кто-то так и превращается в «профессионального полярника», который, вернувшись в родной город после полутора лет в Антарктиде, понимает, что жизнь в большом городе не для него, и уже спустя полгода отправляется обратно. Таких примеров очень много: я видел людей, которые совершили по 10-15 «зимовок». Все эти годы они были в отрыве от семьи, цивилизации, обычного уклада… У длительных экспедиций очень жесткая специфика, которая сильно меняет людей. Важно, на мой взгляд, не потерять себя. Полярников принято считать «суровыми мужиками», которые хорошо знают жизнь и пройдут любые испытания, но на самом деле во многих вопросах они – сущие дети. Да и сами полярники шутят, что «время на зимовках в зачет не идет», то есть человек останавливается в том возрасте, в котором уехал, годы в вечной мерзлоте к возрасту не прибавляются. Удивительно, сперва не веришь, но, пообщавшись с такими людьми, убеждаешься в истинности этой фразы.

Никаких особых лишений и тягот, как я уже говорил, в Антарктиде нет. Особенно если это «сезонная» поездка с октября по март. Если все же удается пообщаться из экспедиции с кем-то из знакомых, то часто слышишь подколы из серии: «Ну что, у тебя там за окном -70?». Но когда в Москве зимняя серая мерзость и температура -10, а то и все -20, на береговых станциях Антарктиды – лето: +5-10. Об этом многие забывают.

Что касается другого конца света – Северного полюса, то в Арктике я тоже бывал не единожды, но это совершенно другая специфика работы. Если в Антарктиду ты проделываешь огромный и продолжительный путь, а потом долго работаешь над конкретно поставленной задачей, имея расписанную программу исследований и зная заранее, что ты будешь делать, то в Арктику ты добираешься гораздо быстрее, можешь получить задание «по ходу дела», а потом быстро вернуться домой. Нет, конечно, в Арктику тоже отправляются экспедиции, которые длятся год, а то и два, но там нет столь заметного отрыва от цивилизации, как в Антарктиде. Люди могут так или иначе куда-либо выбраться или находятся вообще в городах…В Арктику чаще происходят кратковременные рейсы для решения конкретных задач. Ты выходишь из порта и уже вскорости приступаешь к решению задач без полуторамесячных дороги и ожиданий. Изучил объект и возвращаешься домой обрабатывать материал, писать отчеты и так далее.

Конечно, рассказывать про экспедиции можно много и долго, но, как говорит известный российский океанолог, полярник и начальник нашей Антарктической экспедиции Валерий Владимирович Лукин: «Я вам желаю съездить в экспедицию таким образом, чтобы после нее у вас не осталось никаких историй, как будто вы и не уезжали». Если вдуматься в эту фразу, поймешь, насколько она на самом деле справедлива. Наш мозг устроен таким образом, что запоминаются, скорее, плохие происшествия, нежели что-то хорошее. И все впечатления, как ты гулял по Кейптауну или Германии во время пересадок в порту, остаются будто бы в какой-то дымке. Зато то, как перевернулась лодка и погибли люди, или же кого-то зашибло упавшим грузом, въедается в память до мелочей и на всю оставшуюся жизнь.

К сожалению, трагедии, включая смерть людей от несчастных случаев, не говоря уже о различных внештатных ситуациях, распространены в подобного рода поездках. Непредсказуемые сложности, понятное дело, бывали со всеми, они происходят везде, где есть опасные условия труда. И люди прекрасно осознают весь риск своей профессии, выбрав для себя такую стезю. Хорошо, что сегодня в различных проектных организациях и крупных компаниях существуют специальные обучающие программы, направленные на уменьшение количества опасных ситуаций, связанных с производством, потому что все работы на полюсах происходят в экстремальных или близких к тому условиях. Море красиво с берега, но когда ты один на один со стихией, понимаешь, сколько опасностей таит в себе эта лазурная вода и до поры до времени спокойная гладь. Когда ты идешь в небольшой лодке, которую кидает из стороны в сторону, по волнам, не хочется думать о том, что в случае чего твое сердце в шестиградусной воде выдержит максимум пять минут, а спасательный жилет понадобится лишь для того, чтобы тело потом смогли найти. Это заранее всем известно. И такие знания и ощущения, надо сказать, не из приятных. Или другой пример: во время работы ты опускаешь прибор за борт, а в этот момент заходит волна и сбивает тебя с ног. Тут-то ты и понимаешь, что сейчас тебя могло смыть с палубы, и даже если бы это кто-то заметил, и пароход развернул свой ход, для тебя было бы все кончено. В следующий раз ты становишься умнее, придумываешь себе страховку и привязываешь трос к палубе. Бывали случаи, когда при работе с краном на людей падали бочки. Но если ты в каске и ботинках с железным носом, или при работе в море всегда фиксируешь себя поясом с жестким креплением («сухарем») к борту судна и выполняешь другие минимальные требования по технике безопасности, риск существенно уменьшается. Все это приходит с опытом. Главное, не возомнить себя супер-знатоком, которому море по колено и не манкировать банальными мерами предосторожности. Что странно: неопытные люди охотнее следуют заданным установкам, как говорится, не лезут на рожон и соблюдают жесткий регламент. Это как с пловцами: тонут те, кто уверен в своих способностях, а не те, кто боится выйти с мелководья.

Говорят, «вещи не ломаются, если их не использовать», так и в нашем деле: если ты работаешь в подобных условиях, рано или поздно опасная ситуация случится. Один раз мы транспортировали два плавучих, но не имеющих своего хода вездехода на катере с прорезиненной основой, привязав их с двух сторон от него. Путь до парохода предстоял длиной в два километра, да еще и в темноте. Вездеход, не имеющий спереди стекла, стал заполняться водой от напирающих волн. Постепенно он стал тонуть, увлекая нас за собой. Хорошо, что мы успели отрезать трос, вездеход ушел на дно (потом, правда, его поднимали с помощью водолазов), но все это могло закончиться для нас, десятерых, весьма трагично. Потом, на берегу я обнаружил у себя за несколько минут поседевший висок. Был случай, когда у нас с дайвером пробило один из двух резиновых баллонов лодки. На одном оставшемся и со спущенным вторым, натягивая его веревкой, мы, мчась во весь опор, успели-таки добраться до парохода. Хотя все было близко к тому, чтобы так и остаться в морских льдах. Такие ситуации бывают едва ли не с каждым, но это, честно сказать, не те моменты, которые хотелось бы вспоминать.

Следует упоминуть еще один «бич» всех экспедиций и современной полярной науки – это отсутствие на полюсах связи. Телефонные разговоры или наличие интернета очень сильно помогали бы людям не только в работе, но и в эмоциональном плане. В экспедиции ты безмерно скучаешь по всему привычному, иногда попросту важно услышать родной голос. Однако на сегодняшний день ситуация такова, что за то время, пока отправляется письмо по интернету, ты успеваешь прочесть в книге несколько разворотов, не будучи уверенным до конца, дошло оно до адресата или нет. Представьте: интернет на станции есть, скажем, на трех компьютерах и работает в определенное время, так что, пока ты набираешь текст, за твоей спиной уже выстроилась очередь из пятидесяти таких же, как и ты, желающих пообщаться с родными и, нависая, дышат тебе в затылок. Связи с любимыми людьми теряются, остывают, а ты не можешь на это никак повлиять. А ведь так важно знать, что с родными все хорошо, что тебя ждут. Я промолчу о том, сколько распалось семей из-за полярных экспедиций…Поэтому, на мой взгляд, в «полярники» стоит идти либо до 25 лет за жизненным опытом, либо уже после 50, когда ты вырастил детей и тебя уже ничего не держит на Большой Земле. Увы, проблемы со связью происходят не только на станциях, но и при переходах на теплоходах. Полтора месяца без связи с внешним миром даются не просто. В кратковременных рейсах в Арктику это особо не замечается. Но, вот, допустим, человек возвращается после полуторогодовалой «зимовки» на Южном полюсе, а теплоход на обратном пути уходит в кругосветное путешествие, огибая Антарктиду. А это значит, что все, кто на его борту, окажутся дома еще через 4-5 месяцев, и все это время будут без связи. При таком раскладе картина выглядит совсем печально. Ни бытовые проблемы, ни обеспечение продуктами не стоят так остро, как изоляция, с которой многие не справляются. Тут я подразумеваю не интерес к тому, что творится в мире и стране, – это там никому не важно, а именно связь с собственной семьей.

Однако не хотелось бы сгущать краски, все вовсе не так трагично. Положительные стороны перевешивают временные лишения. Море, ни с чем не сравнимая романтика, безумно красивая природа…Кстати, по последним тенденциям, в океанологии, гидрологии и метеорологии девушек стало в разы больше, нежели молодых людей. Это весьма странно: хотя и говорят, что «в поле все равны», таскать оборудование, вес которого достигает 18 килограмм, физически достаточно сложно. Возможно, сегодняшнему поколению молодых людей интересны более денежные и перспективные области, например, программирование. А в геологию и океанологию всегда шли, прежде всего, за морем и романтикой…Сложно передать с помощью фильмов, фотографий, полотен маринистов, не говоря уже о словах, ту красоту, которую видишь, очутившись в этих местах. Особенно мне в этом смысле нравятся ночные вахты на гидрологических станциях. Или когда ты приходишь к «ледовому полю» и видишь с палубы, как твой ледокол ломает вековые глыбы: вдоль них медленно бежит трещина, потом все содрогается, а ты постепенно движешься вперед, к горизонту…Ни один восход и закат не похож на другой. То же море, солнце или оттенки неба каждый раз разные. Окружающая обстановка: летающие буревестники и альбатросы, киты – от маленького полосатика до громадных голубых китов или нарвалов…Эмоции от увиденного остаются на всю жизнь. Многие ребята, которых я знаю, едут именно за этим. Когда я попал в свою первую Арктическую экспедицию в Карское и Баренцево моря с высадкой на Ямале, меня сразу предупредили, что никакой оплаты за работу там не будет. Но все время, что я был там, меня не покидало ощущение: это я должен заплатить за то, что мне посчастливилось оказаться в таких местах. Наверное, прежде всего, надо любить то, чему ты посвящаешь жизнь. Иногда, находясь в рейсе, особенно когда тебе плохо от бесконечной качки или что-то не получается с первого раза, ты сидишь, закрывшись в каюте, и думаешь: «Я же гидролог суши, зачем меня понесло в море? Лучше бы я сидел в лодочке на речушке, и все было бы хорошо». Но когда попадаешь на берег, рано или поздно начинаешь мечтать о новой морской экспедиции, вспоминать все, что пережил. И тогда приходят другие мысли: «Ну почему я гидролог суши, а не океанолог?! Сейчас бы ушел в море – и было бы все отлично». Кстати, сама наука гидрология разделилась на океанологию и гидрологию суши лишь в середине прошлого века. Но и сейчас это разделение весьма условно. Нюансы, конечно же есть, но базовые знания едины.

Прочувствовав все это и побывав хоть раз в Арктике или Антарктике, ты подсаживаешься на «эмоциональную иглу» и уже не представляешь себя в сером, слякотном и хмуром городе. И несмотря на то, что сама работа тяжелая, даже очень тяжелая, несмотря на случающуюся морскую болезнь, на вечную мерзлоту этих краев, люди шли и будут уходить в море. Наверное, сейчас я произнесу слишком громкие слова, но я бы хотел посвятить этому свою жизнь без каких-либо оговорок, потому что каждая экспедиция – это не просто работа, а неизгладимые впечатления и непередаваемые эмоции, это новые интересные люди разных специальностей, с которыми ты, возможно, не пересекся бы в обычной жизни.

Представьте: 24 часа в сутки вы все вместе находитесь в одном небольшом пространстве парохода по размеру, как один жилой дом. Конечно, в рейсах в Антарктику, когда на борту 200 человек, не все контактируют друг с другом, но если это небольшая экспедиция в Арктику, состоящая из 15-20 человек, вы все постоянно на виду друг у друга. Ты живешь, работаешь и отдыхаешь с одними и теми же людьми. Вы играете в настольные игры, общаетесь, смотрите вместе фильмы… В городе мы не всегда успеваем после работы встретиться с друзьям, а здесь вы пересекаетесь в столовой, тренажерном зале, на борту… Вот я, к примеру, большой любитель, в отсутствие вахт, погулять часок-другой по вертолетной площадке на палубе, о чем-нибудь поразмышлять, полюбоваться природой, послушать музыку или пообщаться с интересным собеседником. В экспедициях очень скоро должностные рамки и границы стираются. Формальностей не остается. В море один день взаимоотношений плечом к плечу с человеком идет, как 10 лет на суше. Вы не только работаете вместе на палубе с одним оборудованием, но и, грубо говоря, едите из одной тарелки и спите на соседних кроватях. Каждый день люди проявляют себя совершенно в разных ситуациях и при разных обстоятельствах. Это хорошая возможность найти верных товарищей, которые останутся с тобой на всю жизнь. В этом плане, я считаю, мне повезло. В таких условиях, подобно альпинистам в одной связке, люди себя очень быстро проявляют, демонстрируют плюсы и минусы, да и сам ты раскрываешься для других, и, в первую очередь, для себя с новых сторон. Это своего рода «проверка на вшивость». Отрицательные качества замаскировать невозможно, они быстро выплывают наружу. Сразу понимаешь, с кем «пойдешь в разведку», а с кем – нет. Ну а в городе можно спокойно целый год общаться с человеком, так и не узнав толком его.

Конечно, в преддверии долгосрочных и серьезных экспедиций всю команду проверяют не только всевозможные врачи с точки зрения физической готовности, но и специалисты-психологи, которые, вооружившись кучей тестов, определяют уровень стрессоустойчивости, нервной возбудимости и так далее. Они выясняют, как ты сможешь ужиться в коллективе и как на тебя повлияют те или иные факторы, включая длительную изоляцию от друзей и родных. Помимо тестов и собеседований, если, скажем, предстоит сложная «зимовка» на станции «Восток», полярники совершают тестовые броски на Ладожское озеро, где в течение двух недель приглядываются друг к другу. Ведь самое трагичное, когда во время «зимовок» случаются срывы: человек замыкается в себе, не желает ни с кем общаться, не выходит из замкнутого помещения, ни на что не реагирует… Если такая неприятность случилось с научным сотрудником, то это еще как-то можно пережить, но ведь срыв может настигнуть доктора, чья помощь понадобится в любой момент, или сотрудника ДЭС, поддерживающего всю жизнедеятельность станции, или кого-то другого из числа незаменимых. Как бы банально это ни звучало, но в экспедициях каждый человек – винтик общего механизма и выполняет конкретно поставленные задачи. И если с ним что-то случается, вся выстроенная вокруг него система если и не рухнет, то во всяком случае даст сбой.

Помимо человеческого фактора, происходят разные внештатные ситуации. Вспомним случай в начале 80-х на станции «Восток», когда сгорела дизельная электростанция. Сухость в Антарктиде такая же, как в Сахаре. И пожары – бич материка. «Пожар тут, кажется, может возникнуть и от плевка», – мрачно шутят полярники. Там, где изнеженные иностранцы замерзли бы в считанные минуты, русский дух и русская смекалка способствуют выходу из самых, казалось бы, неразрешимых ситуаций. Наши люди на кустарно сделанных печках, чуть ли не вручную собранных, умудрялись продержаться полгода, когда за окном -70, а в заснеженных домиках -30, без света и электричества, когда есть только топливо, которое при таких температурах сгущается, и разжечь его практически невозможно. Но умирать-то, как известно, никому не хочется.

Полярников принято воспринимать в образе героев. Но я не видел и не замечал ни намека на ореол геройства. Люди просто делают свою работу и делают ее хорошо. Ведь от этого в буквальном смысле зависит жизнь людей. Взять, к примеру, строительство нефтепровода. При подаче непроверенной или в недостаточной степени изученной информации проектировщики закладывают ошибки горе-ученого в свои решения, и в итоге мы имеем экологические катастрофы – разливы нефти, обрушение мостов и переправ, ну и так далее…Выполняя задачи, ты думаешь, прежде всего, не о финансовой прибыли, а об ответственности, возложенной на тебя. Ты принимаешь серьезные решения. А они, в свою очередь, могут иметь не менее серьезные последствия, за которые ты будешь держать ответ.

Наука постоянно движется вперед, появляются новые специальности, а уже существующие активно развиваются в своих плоскостях…

Когда мы вновь уйдем «в поля» и какой будет следующая экспедиция – не знает никто, все происходит в режиме «динамичного планирования». Но уже понятно, что экспедиции будут, и их будет много. Я очень жду момента, когда нам вновь пожелают «семь футов под килем», и я опять во время очередной качки буду задавать себе вопрос: «Ну что же мне не сиделось на месте? Ведь по образованию я гидролог суши…» Ну а по призванию – кто теперь разберет…

Беседовала Евгения АНИКЕЕВА, пресс-служба Научного парка МГУ